Против течения - Страница 31

Могло ли быть иначе, когда возбуждение сексуального желания стало главной целью кинематографа? Девочек и мальчиков стали рядить как взрослых, наводить макияж и гелем укладывать волосы, открывать пупки и другие части тела… Обнажение стало повальным, и возросло число маньяков-насильников. А правительство будто бы поощряло все эти действия. Пока в один момент не переменило свое отношение. Ведь потребность в продолжении рода стоит на втором месте. На первом — в пище. И культ еды вдруг затмил собой даже секс, вызывая доселе невиданную тягу к потреблению. От которой Кейт выворачивало наизнанку.

Но девушка с черно-золотыми волосами врала себе. «Дикарка» не хотела детей. Ведь мир казался ей слишком жестоким, а она — не способной заботиться о ком-либо. Кейт видела похоть в глазах парней, и это вожделение казалось ей противным. Но так не должно было быть… Люди прошлого погружались в омут этих чувств, отдавались им полностью. Почему же Кейт не могла? Ее тянуло к запретному плоду…

Половое извращение — иначе и не называли пуритане однополые связи. И Кейт их поддерживала. Природа предполагает эволюцию и рождение потомства, бесконечную цепочку. На гомосексуальных людях она ставит жирный крест. У этих людей не было нормального будущего. Будущего, заложенного самой природой. Но Кейт вспоминала глаза Шейд, в которых ей хотелось утонуть, и понимала, что бороться с искушением очень сложно. Ведь она помнила Рауля и его дружков, а также советников Ивана: эти мужчины хотели лишь секса, удовлетворения своих потребностей, а не детей. Не продолжения рода. И этим оружием они прикрывались, постоянно напоминая о важности появления на свет новых детей. Или выродков? Кейт не хотела, чтобы в ее детях текла кровь алкоголиков и развратников.

Она не желала признаваться в том, что стала жертвой пропаганды. Если правительство настаивало на неуемном чревоугодии, то повстанцы поддались похоти. Культ еды был навязан обществу, как и ранее культ секса. Одобрение со стороны властей создавало моду, и люди старались вести себя так же, как и все. Эти конформисты не были свингерами или зоофилами, но сознательно и обдуманно шли на такой шаг, чтобы получить признание. Чтобы не стать изгоями. Эти люди врали всем, а остальные спокойно слушали их ложь. Навязанное мнение принималось за свое, а популярность играла все большую роль в упадке цивилизации. Нынче признание в любви бутерброду и одинокое проживание в квартире одобрялось правительством. Неужели так себя надо было вести?

Кейт качала головой. И она ведь тоже подчинялась чужому мнению. Переступала через себя просто потому, что так было нужно. Потому, что существовали правила чистоты и нравственности, нерушимые правила…

Она вдруг вспомнила и горькие истории, прочитанные в старинных книгах. Об инвалидах, лишившихся ног, которым никто не помогал и выкидывал на улицу. Люди боялись тех, кто отличался от них. Их сердца были черствыми? Кейт не знала… Но помнила одну историю. Мужчина лишился ног на войне, пришел домой, а жена выставила его за порог. И он умер от холода. А как жили колясочники без пандусов? Или немые, которые не могли попросить о помощи, разве что жестами? Они оставались на обочине жизни, ибо не вписывались в нее. Страх перед тем, кто отличался от среднестатистического обывателя, будто бы присутствовал в крови.

Кейт не могла не жалеть тех, кто родился без рук и ног, слепыми и немыми. У людей прошлого не имелось такой развитой медицины. Они были обречены оставаться калеками до конца своих дней. Но разве эти люди оказались виновны в том, кем родились?

Кейт уцепилась за эту мысль как за утопающую соломинку. Может, и люди, любящие представителей своего пола, рожденные такими, имели право на свое место в обществе? Природа — не пропаганда, порой она не оставляет права выбора.

Кейт смахнула предательски выступившую слезу. И почувствовала все нараставшее желание оказаться рядом с Шейд, обнять ее, утешить. Сказать, что все будет хорошо. Что Инженер ее не тронет. Что все образуется. Эта девочка тоже являлась изгоем, в какой-то степени. Но она вызывала больше симпатию, чем вписывавшийся в повстанческое общество Рауль.

И Кейт боялась этих своих мыслей. Они толкали ее на опасный путь. «Дикарка» же встречалась с мальчиками? Встречалась. Пусть они ей и не нравились. Девушка с черно-золотыми волосами не могла предать идеалы людей прошлого. Она чувствовала, как ее разрывало на части.

Но руки делали свое дело. Сканер был запущен, и вот на белоснежно-прозрачном экране появились цифры и буквы. Кейт отыскала нужную ячейку. Ей даже не пришлось запускать механизм — железные клешни, покоящиеся под полом — чтобы вытащить своего приятеля. Он находился на высоте полутора метров от пола. Кейт решила, что сможет его достать.

Вот она подошла ко второму ряду, нашла шестнадцатую ячейку. Внутри капсулы дремал он, повстанец до мозга костей, человек прошлого плоть от плоти. Он всегда восхищался идеалами чести, потерянными в этом мире. Потому и сбежал в будущее.

— Здравствуй, Рейв, — нежно провела рукой по холодному стеклу Кейт. — Прости, что прерываю твой сон. Но ты нужен мне, как никогда.

Рейв верил в то, что полотно истории — это круг. Замкнутый круг. И круг этот воплощен в колесе, которое прокручивается довольно медленно, но порой оно набирает скорость. И эпохи сменяют друг друга. Религиозность, честность, высокие идеалы сменяются похотью, развратом и чревоугодием, и так без конца. Чем выше уровень культуры, тем, как ни парадоксально, больше девиаций. За периодами взлета и рассвета следует падение и темное время. Затем все возрождается.